"Рукописи не горят"

До сих пор достоверно не установлено, что последо­вало после рассмотрения Хрущевым записки Шелепина. Официально считается, что весной 1959 г. Хрущев дал уст- (192) ное согласие на уничтожение учетных дел расстрелянных польских военнопленных, после чего все дела были сожже­ны по личному указанию Шелепина.

Это, казалось бы, подтверждает справка от 1 июня 1995 г., подписанная начальником управления ФСБ РФ генерал-лейте­нантом А. А. Краюшкиным, в которой сообщается, что весной 1959 г. на основании "указания А. Шелепина... два сотрудни­ка (фамилии их известны, но они умерли) в течение двух недель сжигали эти дела в печке в подвальном помещении дома по ул. Дзержинского. Никакого акта в целях сохране­ния секретности не составлялось" (Филатов. Кольцо "А". № 34, 2005. С. 118).

В дополнение к информации генерала Краюшкина в ис­следовании "Катынский синдром..." сообщается, что 18 ап­реля 1996 г. Следователь ГВП С. В. Шаламаев допросил "быв­шего сотрудника архива КГБ И. Смирнова, который под­твердил, что на Лубянке было сожжено несколько ящиков документов" (Катынский синдром, с. 396). В разговоре с авто­рами С. Шаламаев добавил, что бывшие сотрудников архива КГБ СССР заявили, что сожжение учетных дел польских во­еннопленных происходило в марте 1959 г. в подвале дома по ул. Дзержинского и продолжалось около двух недель.

Казалось бы, с такими утверждениями не поспоришь. Однако возникает вопрос: документы, полностью раскры­вающие характер акции в отношении пленных поляков (ре­шение Политбюро, записки Берии и Шелепина) сохранили, а вот акт об уничтожении учетных дел якобы "в целях сохра­нения секретности" не составили?

Все это напоминает известный миф о Гохране, откуда ру­ководители Советского государства якобы без расписок брали произведения ювелирного искусства для подарков иностран­ным гостям. Возможно, Генсеки ЦК КПСС и не писали рас­писок, но работники Гохрана, которые обеспечивали сохранность ценностей, все скрупулезно актировали. В противном случае им пришлось бы отвечать самим. В вопросах уничто­жения сверхсекретных документов подход всегда был анало­гичным. (193)

Напомним высказывание уже упомянутого А. Прокопенко, бывшего руководителя Особого архива о том, что лучшая так­тика скрытия секретных документов, это заявить, что они сго­рели или их украли. Но с "сожжением" катынских докумен­тов ситуация стала еще более запутанной, когда выяснилось, что Хрущев весной 1959 г. не дал согласия на уничтожение учетных дел. Об этом авторам сообщил в феврале 2006 г. один из близких друзей А. Н. Шелепина, бывший второй сек­ретарь ЦК Компартии Литвы В. И. Харазов. Многолетняя друж­ба Шелепина и Харазова достаточно подробно описана в кни­ге Л. Млечина "Железный Шурик".

По словам Харазова, в начале 1960-х годов после ухода из КГБ, будучи секретарем ЦК КПСС, Шелепин в доверитель­ной беседе заявил ему, что "Хрущев, ознакомившись с запис­кой, отказался дать согласие на уничтожение учетных дел расстрелянных польских военнопленных, заявив, пусть все остается, как есть" (Швед. Игра в поддавки. "Фельдпочта" № 11/117,2006).

Поводом для разговора друзей о "Катынском деле" послужила какая-то ситуация в Польше. Шелепин высказал серьез­ную обеспокоенность тем, что в результате непродуманного решения Хрущева сохранены документы расстрелянных в 1940 г. поляков, которые в будущем могут стать источником серьезных проблем для СССР. Харазов запомнил этот разго­вор, так как его поразило, что Шелепин говорил о расстре­лянных пленных польских офицерах.

Считать, что катынские документы были уничтожены без согласия Хрущева только по личному распоряжению Шелепина, как утверждается в справке ФСБ, абсурдно. Надо помнить, что Шелепин был "выдвиженцем" Хрущева и заре­комендовал себя ярым его сторонником в борьбе против "антипартийной группы Молотова, Маленкова и Кагановича" в 1957 г. (Млечин. Железный Шурик. С. 118-128).

В конце 1950-х годов Шелепин был искренне предан Хрущеву и не предпринимал никаких серьезных действий без его согласия. Помимо этого Шелепин хорошо понимал, что в Комитете наверняка найдется "доброжелатель", кото- (194) рый обеспечит поступление "наверх" информации о само­управстве председателя.

Если бы Хрущев дал согласие на уничтожение учетных дел, Шелепин не позволил бы уничтожить их без акта и, как уже говорилось, лично проконтролировал бы исполнение. В то же время, как выясняется, вопрос уничтожения сверхсекрет­ных катынских документов решался в КГБ на уровне работ­ников архивной службы. Удивительно, но этот факт не вызвал вопросов у следователей Главной военной прокуратуры.

Проблематично полагать, что катынские документы унич­тожили в период работы В. Е. Семичастного председателем КГБ. Известно, что А. Шелепин и В. Семичастный с комсомоль­ских времен являлись очень близкими друзьями и жили в одном доме. Если бы учетные дела польских военнопленных были уничтожены при Семичастном, то Шелепин, вероятно, об этом знал бы. О доверительности отношений Шелепина и Семичастного свидетельствует тот факт, что Шелепин дал со­гласие на встречу со следователем ГВП РФ А. Ю. Яблоковым в декабре 1992 г. только в присутствии Семичастного.

Объяснить позицию Шелепина (соответственно, и Семичастного) во время беседы ("допроса", как ее впослед­ствии представил Яблоков), когда они фактически подтверди­ли получение согласия от Хрущева на уничтожение катынских документов, несложно. Старые аппаратчики, повидавшие на своем веку много резких поворотов судьбы, предпочли в "не­определенном" 1992 г. придерживаться общепринятой версии. Тем более что она обеспечивала минимум вопросов.

Это подтверждает и поведение Шелепина и Семичастного во время допроса. Следователь Яблоков писал: "Уменя сло­жилось впечатление, что оба старика находились в со­стоянии какого-то беспокойства по поводу происходяще­го в стране... В ходе допроса по их настоянию делались перерывы для просмотра всех информационных новостей по всем телевизионным каналам, которые они жадно впиты­вали в обстановке полной тишины и напряженного внима­ния" (Катынский синдром, с. 396). (195)

Кто дал указание об уничтожении документов по Катыни из архива КГБ и когда они были уничтожены - остается оче­редной катынской тайной.

Следствие длиной в 14 лет

22 марта 1990 г. Прокуратурой Харьковской области Украинской ССР по факту обнаружения в лесопарковой зо­не г. Харькова захоронений неизвестных лиц с признаками насильственной смерти было возбуждено уголовное дело, ко­торое впоследствии передано в ГВП, где оно было приня­то к производству 30 сентября того же года как уголов­ное дело № 159 "О расстреле польских военнопленных из Козельского, Осташковского и Старобельского спецлагерей НКВД в апреле-мае 1940 г.". 21 сентября 2004 г. Главной во­енной прокуратурой РФ это дело было прекращено.

Назначая следствие по уголовному делу № 159, главный военный прокурор СССР Александр Катусев ориентировал следственную бригаду на правовое оформление политическо­го решения Горбачева о признании виновными руководите­лей СССР и НКВД. Делу следовало придать юридически за­конченную форму и закрыть за смертью обвиняемых. Эта установка действовала до конца следствия.

"Козыревщина" в то время довлела не только в между­народной политике, но в общественно-политической жизни России в целом. Поэтому не удивительно, что до 1995 г. про­водимое следствие базировалось на заключении комиссии экспертов Главной военной прокуратуры по уголовному делу № 159 от 2 августа 1993 г. (Катынский синдром. С. 396, 446), представлявшее последовательно изложенную польскую вер­сию катынского преступления. Судя по некоторым лексиче­ским оборотам речи в тексте заключения, отдельные его час­ти были дословно взяты из польских источников и дословно переведены на русский язык.

Вот не совсем свойственные русскому языку обороты речи: "оно ввергло СССР в действия" (с. 454 "Катынского син- (196) дрома..."), "не менялось стремление не распускать" (с. 461), "не выдержало проверки материалами" (с. 476), "которым по­лагался статус" (с. 486) и т. д. Не случайно вышеупомянутое заключение российских экспертов впервые было опубликовано в 1994 г. в Варшаве (на польском языке). На русском языке заключение впервые увидело свет в 2001 г. в книге "Катынский синдром в советско-польских и российско-польских отно­шениях" (Катынский синдром. С. 446-494).

Создается впечатление, что комиссия экспертов ГВП РФ при расследовании дела № 159 полностью положилась на выводы польской экспертизы 1988 г. и выводы Технической комиссии ПКК 1943 г. Эксперты вышли за рамки уголов­ного дела № 159 и взяли на себя функции третейских су­дей довоенных международных действий СССР в 1939 г. Подобное легко объясняется, если учесть, что польская сто­рона всегда увязывала судьбу польских офицеров с пак­том Риббентропа-Молотова и "сентябрьской кампанией" Красной Армии в 1939 г.

В своем заключении от 2 августа 1993 г. экспертная ко­миссия ГВП сформулировала следующий вывод: "... Сталин­ское руководство грубо нарушило Рижский мирный дого­вор и договор о ненападении между СССР и Польшей 1932 г. Оно ввергло СССР в действия, которые попадают под определение агрессии согласно конвенции об определении аг­рессии от 1933 г. ... Таким образом, ввод частей Красной Армии в сентябре 1939 г. на территорию Западной Белоруссии и Украины был квалифицирован как "агрессия" (Катынский синдром. С. 454).

Далее эксперты сочли, что "материалы следственного дела содержат убедительные доказательства наличия со­бытия преступления - массового убийства органами НКВД весной 1940 г. содержавшихся в Козельском, Старобельском и Осташковском лагерях НКВД 14 522 (так в тексте) польских военнопленных... Доказано также, что единым умыс­лом одновременно в тюрьмах... были расстреляны 7305 по­ляков, в том числе около 1000 офицеров" (Катынский син­дром. С. 489). (197)

Эксперты квалифицировали уничтожение 21 857 польских военнопленных из лагерей и заключенных следственных тю­рем как "тягчайшее преступление против мира, человече­ства и как военное преступление, за которое должны нести ответственность И. В. Сталин, В. М. Молотов и другие чле­ны Политбюро ЦКВКП(б) ..." (Катынский синдром. С. 491). Уничтожение польских военнопленных и заключенных на ос­новании статей 171 и 102 УК РСФСР было квалифицировано как "геноцид" (Катынский синдром. С. 492).

Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) было определено "как надправовое, ставящее свое решение и его исполните­лей, включая органы НКВД, выше закона". Также было от­мечено, что "Особые совещания были неправомочны прини­мать решения в отношении военнопленных..." (Катынский синдром. С. 485).

Эксперты пришли к выводу, что "все польские военно­пленные... а также 7305 поляков, расстрелянных... в тюрь­мах... подлежат полной реабилитации как невинные жерт­вы сталинских репрессий, со справедливым возмещением морального и материального ущерба" (Катынский синдром. С. 492).

Относительно противоправных действий польских граж­дан против граждан России или против Советской России в 1918-1939 гг. и их заявлений в плену о том, что после осво­бождения они "направят оружие против Красной Армии" эксперты сделали следующие выводы: "... Чем бы не занима­лись до 1939 г. польские военнопленные или заключенные по­ляки, эти действия являлись внутренним делом Польши... Поскольку поляки в это время находились в плену и их на­мерения в практические действия не претворялись, следует признать, что в их поведении также отсутствовал состав какого-либо преступления" (Катынский синдром. С. 485).

Крайне жесткими были оценки экспертов результатов со­ветской эксгумации 1944 г. "Сообщение специальной комис­сии под руководством И. Н. Бурденко, выводы комиссии под руководством В. И. Прозоровского, проигнорировавшие ре­зультаты предыдущей эксгумации... Следует признать не соответствующими требованиям науки, постановления - не соответствующими истине и потому ложными.

Проведенный польскими экспертами анализ "Сообщения специальной комиссии..." является полностью обоснован­ным с научно-исторической точки зрения и доказатель­но ставящим под сомнение состоятельность выводов специальной комиссии под руководством Н. Н. Бурденко" (Катынский синдром. С. 493). Все имевшиеся в то время до­казательства наличия в 1940-1941 гг. под Смоленском лаге­рей с польскими военнопленными эксперты не приняли к сведению.

Что можно сказать по поводу заключения экспертов ГВП? Учитывая, что наше исследование в основном посвя­щено спорным вопросам, которые вызывает заключение экс­пертов ГВП, коснемся лишь нескольких моментов.

Прежде всего необходимо отметить, что в работе эксперт­ной комиссии ГВП четко просматривается широкое примене­ние известного принципа западной юриспруденции "per se", т.е. когда событие рассматривается само по себе, вне связи с событиями, ему предшествовавшими. Помимо этого эксперты в оценке польско-советских отношений и катынской про­блемы широко применяли двойные стандарты.

В результате Польша, на протяжении двух десятилетий (1919-1939 гг.) занимавшая крайне агрессивную и недруже­ственную позицию в отношении СССР, в заключении экспер­тов ГВП предстала как жертва международного агрессора - Советского Союза.

Как уже отмечалось, эксперты ГВП утверждали, что "чем бы ни занимались до 1939 г. Польские военнопленные или за­ключенные поляки, эти действия являлись внутренним де­лом Польши...". Этим утверждением эксперты фактически оп­равдывали преступные действия польской военщины и вла­стей, приведшие к гибели в польском плену в 1919-1922 гг. десятков тысяч советских красноармейцев.

Дальнейшие "натяжки" и неточности, содержащиеся в за­ключении экспертов ГВП 1993 г., нет нужды перечислять. Это заключение, по утверждению одного из его авторов, россий- (199) ского историка и политолога проф. И. Яжборовской, в 1994 г. было поддержано (?) Главной военной прокуратурой России. Однако дальнейшее развитие событий показало, что для по­добных утверждений у Яжборовской было мало оснований. Сама Яжборовская в интервью газете "Жечпосполита" подтвердила, что "в 1995 г. новый прокурор, начавший вести это дело, получил четкие указания: ограничиться поиском виновных среди состава политбюро..." ("Жечпосполита" 5 авг. 2005г.)

В начале 1990-х годов в советской, а впоследствии рос­сийской печати появилось значительное количество свиде­тельств о том, что в 1940 и 1941 гг. под Смоленском в трех ла­герях особого назначения находились польские военноплен­ные. Однако при расследовании уголовного дела № 159 они не были учтены.

Фактически на основании заключения комиссии экспер­тов старший военный прокурор ГВП РФ А. М. Яблоков 13 июля 1994 г. подготовил и вынес постановление о прекращении уго­ловного дела № 159. В этом постановлении "Сталин и при­ближенные к нему члены Политбюро ЦК ВКП(б) Молотов, Ворошилов, Калинин, Каганович, Микоян и Берия, руководители НКВД/НКГБ/МГБ СССР и исполнители расстре­лов на местах признавались виновными в совершении пре­ступлений, предусмотренных статьей 6, пункты "а", "б", "в" Устава международного военного трибунала (МВТ) в Нюрнберге (преступления против мира, человечества, воен­ные преступления) и геноциде польских граждан" (Катынский синдром, с. 400).

Однако руководство ГВП, а затем и Генеральной прокура­туры РФ с указанной выше квалификацией катынского пре­ступления не согласились. Постановление от 13 июля 1994 г. было отменено и дальнейшее расследование поручено друго­му прокурору (Катынский синдром, с. 491).

С назначением нового руководителя следственной бри­гады подходы к уголовному делу № 159 несколько измени­лись, но основные политические установки остались преж­ними. Следствие исходило из безусловной вины сталинского руководства за гибель польских военнопленных. Другие вер­сии не рассматривались. Расследование продолжилось и за­вершилось лишь через 10 лет, 21 сентября 2004 г.

Постановление и основная информация по делу засек­речены. Однако кое-что о результатах расследования дела № 159 можно узнать из ответа начальника управления над­зора за исполнением законов о федеральной безопасно­сти генерал-майора юстиции В. К. Кондратова председателю Правления Международного историко-просветительского, благотворительного и правозащитного общества "Мемориал" А. Б. Рогинскому.

Процитируем этот ответ: "... Расследованием установ­лено, что в отношении польских граждан, содержавшихся в лагерях НКВД СССР, органами НКВД СССР в установ­ленном УПК РСФСР (1923 г.) порядке расследовались уго­ловные дела по обвинению в совершении государственных преступлений.

В начале марта 1940 г. по результатам расследова­ния уголовные дела переданы на рассмотрение внесудеб­ному органу - "тройке", которая рассмотрела уголовные дела в отношении 14 542 польских граждан (на территории РСФСР -10 710 человек, на территории УССР - 3832 чело­века), признала их виновными в совершении государствен­ных преступлений и приняла решение об их расстреле.

Следствием достоверно установлена гибель в резуль­тате исполнения решений "тройки" 1803 польских военно­пленных, установлена личность 22 из них.

Действия ряда конкретных высокопоставленных долж­ностных лиц СССР квалифицированы по п. "б" ст. 193-17 УК РСФСР (1926 г.) как превышение власти, имевшее тяжелые последствия при наличии особо отягчающих об­стоятельств. 21.09.2004 г. уголовное дело в их отношении прекращено на основании п. 4 ч. 1 ст. 24 УПК РФ за смер­тью виновных.

В ходе расследования по делу по инициативе польской стороны тщательно исследовалась и не подтвердилась вер­сия о геноциде польского народа в период рассматриваемых событий весны 1940 года... (201)

Действия должностных лиц НКВД СССР в отношении польских граждан основывались на уголовно-правовом мо­тиве и не имели целью уничтожить какую-либо демогра­фическую группу.

... Российская прокуратура уведомила Генеральную про­куратуру Республики Польша о завершении следствия по данному уголовному делу и о готовности предоставления возможности ознакомления с 67 томами уголовного дела, не содержащими сведений, составляющих государственную тайну.

В настоящее время решается вопрос о возможности применения к расстрелянным польским гражданам Закона РФ "О реабилитации жертв политических репрессий"".

30 марта 2006 г. авторы настоящего исследования встрети­лись в Главной военной прокуратуре Российской Федерации с генерал-майором юстиции Валерием Кондратовым и руково­дителем следственной бригады ГВП по Катынскому уголовно­му делу № 159 полковником юстиции Сергеем Шаламаевым.

Генерал Кондратов и полковник Шаламаев подтвердили информацию о том, что Главная военная прокуратура исследо­вала ситуацию в отношении 10 685 поляков, содержавшихся в тюрьмах Западной Белоруссии и Западной Украины. Согласно предложению Берии и решению Политбюро ЦК ВКП(б) под­лежали расстрелу 11 000 польских заключенных. Однако в за­писке Шелепина указано, что было расстреляно лишь 7 305 со­державшихся в тюрьмах поляков. Судьба 3 695 оказалась не­ясной.

Предположительно, и эту точку зрения разделяют следо­ватели Главной военной прокуратуры, эти 3 695 польских гра­ждан были осуждены к различным срокам лишения свобо­ды и направлены из украинских и белорусских тюрем в со­ветские исправительно-трудовые лагеря, где некоторые из них умерли от естественных причин в 1940-41 гг., а большинство благополучно дождались амнистии от 12 августа 1941 г., освободились из мест лишения свободы и погибли позднее во время Великой Отечественной войны, в том числе с оружием в руках сражаясь с немцами, или же умерли своей смер­тью после окончания войны.

В отношении судьбы 7 305 заключенных из тюрем Западной Украины и Западной Белоруссии, фигурирующих в "записке Шелепина", Главная военная прокуратура РФ пред­полагает, что все эти люди были во внесудебном порядке рас­стреляны сотрудниками НКВД СССР в апреле-мае 1940 г.

Никакими официальными сведениями о результатах польских раскопок и эксгумаций 1994-1996 гг. в Козьих Горах, Медном и Пятихатках ГВП РФ не располагает. К материалам уголовного дела № 159 данные этих польских эксгумаций не приобщались, как и данные более поздних польско-украин­ских эксгумаций на спецкладбище в Быковне (г. Киев).

В ходе беседы в ГВП была сделана попытка установить, каким именно образом сотрудниками Главной военной проку­ратурой в ходе следствия была "абсолютно достоверно" ус­тановлена гибель 1 803 польских граждан из числа 14 552 во­еннопленных, содержавшихся в лагерях. После длительных и упорных расспросов сотрудники ГВП, не уточняя дета­лей, были вынуждены признать, что прозвучавшая 11 марта 2005 г. на пресс-конференции Главного военного прокурора РФ А. Н. Савенкова сенсационная цифра "1 803" была полу­чена в результате простого сложения официальных данных о количестве трупов, эксгумированных комиссией Бурденко в 1944 г. и следственной бригадой ГВП РФ в 1991 г.

Во время беседы выявилась односторонность правовой позиции Главной военной прокуратуры в Катынском деле. Это обусловлено тем, что расследование уголовного дела № 159 с самого начала сотрудниками прокуратуры проводилось в очень узких временных рамках (весна 1940 г.), а также, как отмечалось, в рамках единственной, заранее заданной следст­вию версии о безусловной вине руководства СССР в катын­ском расстреле.

Расследование этой версии проводилось при соблюдении целого ряда формальных юридических ограничений со сто­роны российского уголовно-процессуального законодатель­ства, весьма несовершенного в вопросах исследования и по- (203) следующей правовой оценки противоречивых исторических и политических проблем.

В результате следствие не рассмотрело один из основных эпизодов Сообщения специальной комиссии Н. Н. Бурденко 1944 г. Речь идет о переводе весной 1940 г. части осужден­ных польских военнопленных в три лагеря особого назначе­ния под Смоленском.

Также не была исследована информация о фактах расстре­лов немецкими оккупационными властями в районе Козьих Гор и в других местах западнее Смоленска в конце лета, осе­нью и в начале декабря 1941 года нескольких тысяч польских граждан, одетых в польскую военную форму.

Следователям российской военной прокуратуры было за­прещено в рамках уголовного дела № 159 увязывать расстрел части польских военнопленных в 1940 г., с военными престу­плениями, совершенными польской стороной в ходе польско-советской войны 1919-1920 гг., а также с гибелью в польском плену большого количества военнопленных и интернирован­ных советских граждан в 1919-1922 гг.

В результате это существенно ослабило позиции россий­ской стороны в российско-польском катынском конфликте.