Спланированный расстрел или трудовые лагеря?

Польская сторона особо подчеркивает, что уничтожение военнопленных польских офицеров было акцией, заранее спланированной советским руководством.

Однако существует и другое мнение. Польский профессор Ч. Мадайчик в статье "Катынь" пишет: "Возникают сомнения, действительно ли с самого начала планировалась физиче­ская ликвидация военнопленных из спецлагерей в том объ­еме, в каком она была впоследствии осуществлена...

Лучший знаток документов по Катыни Н. С. Лебедева не обнаружила материалов, однозначно объясняющих обстоя- (114) тельства и причины вынесения решения о казни всех поль­ских офицеров, находившихся в советском плену. Несмотря на это, мнение самой Лебедевой вполне определенно. Она считает, что физическая ликвидация пленных была направлена на разрушение устоев польской государственно­сти, и ее подготовка началась значительно раньше, еще в декабре 1939 г." (Мадайчик. Катынь. Сборник "Другая вой­на. 1939-1945").

В то же время Н. Лебедева, выступая 29 ноября 2005 г. в московском Центральном доме литераторов, заявила, что "к началу февраля все дела на Особое совещание были подго­товлены, и к концу февраля по 600 делам уже были выне­сены приговоры - от 3 до 8 лет лагерей на Камчатке. То есть к концу февраля 1940 г. никакой смертной казни не предусматривалось" (http//katyn.ru/index.php?go=Pages&file =print&id=28). Как видим, по мнению Н. Лебедевой, ни о ка­кой заранее запланированной подготовке к расстрелу речи не было.

В этой связи необходимо напомнить высказывание комен­данта Союза вооруженной борьбы (СВБ), подпольной орга­низации, действовавшей на территории Западной Украины и Белоруссии, полковника Ровецкого о том, что "большевики не так склонны к расстрелам людей по любому поводу или без повода, как немцы" (Мельтюхов. Советско-польские войны. С. 613). Но в современной Польше об этом предпочитают не вспоминать, зато усиленно муссируется тема "планового и бу­квального истребления польских офицеров, предпринятого по решению политбюро ЦКВКП(б) в марте 1940 г.".

Внезапное решение Сталина расстрелять польских офице­ров и полицейских пытаются объяснить его боязнью того, что военнопленные поляки могут принять участие в вооружен­ных акциях на западных территориях Белоруссии и Украины. В качестве обоснования ссылаются на роль пленных чехословаков в развязывании гражданской войны в 1918 г. При этом как-то забывают, что чехи были вооружены и находились не в лагерях, а на Транссибирской магистрали. (115)

Для оценки обоснованности подобного утверждения обратимся к совместному польско-российскому сборнику "Польское подполье на территории Западной Украины и Западной Белоруссии 1939-1941 гг.", изданному в 2001 г.

Ситуация на территории Западной Украины и Белоруссии осенью 1939 г. и весной 1940 г. действительно была непро­стой. 13 ноября 1939 г. новый Верховный главнокомандующий, генерал Владислав Сикорский создал в Париже Союз вооруженной борьбы (ZWZ), который представлял собой тайную военную организацию, действовавшую на территории оккупированной Польши и ставившую перед собой задачу по объединению разрозненных конспиративных организаций в единую структуру. Помимо этого действовала еще одна под­польная военная организация "Служба за победу Польши" (SZP), созданная в конце сентября 1939 г. по приказу маршала Рыдз-Смиглы. Впоследствии эти две организации образо­вали Армию Краеву.

Согласно данным НКГБ СССР, с сентября 1939 г. по на­чало второго квартала 1941 г. на территориях западных об­ластей Украины и Белоруссии, а также в Литве, были лик­видированы 568 конспиративных организаций и групп, аре­стовано 6758 членов польского подполья. Весной 1940 года в западных областях БССР и УССР польское подполье было практически разгромлено.

2 марта 1940 г. Политбюро ЦК ВКП(б) приняло реше­ние "Об охране госграницы в западных областях УССР и БССР", которым предусматривалось "к 15 апреля т.г. от­селение жителей из 800-метровой пагранполосы и выселение в районы Казахской ССР сроком на 10 лет всех семей репрессированных и находящихся в лагерях для военноплен­ных бывших офицеров польской армии, полицейских, тюрем­щиков, жандармов, разведчиков,бывших помещиков, фаб­рикантов и крупных чиновников бывшего польского госу­дарственного аппарата, в количестве 22-25 тысяч семей (Катынь. Пленники. С. 375 - 378). Несомненно, что решения Политбюро ЦК ВКП(б) от 2 марта о депортации польских се­мей и от 5 марта о расстреле польских военнопленных были взаимосвязаны. (116)

И тем не менее создается впечатление, что решение Политбюро ЦК ВКП(б) от 5 марта выпадает из контекста по­ведения советского руководства. Это подтверждает и тот факт, что с началом Великой Отечественной войны положение аре­стованных, пленных и интернированных поляков резко меняется. В соответствии с Указом Президиума Верховного Совета СССР от 12 августа 1941 года были амнистированы и освобож­дены 389 041 человек граждан Польши, из них - 200 828 поля­ков. В начале августа 1941 г. был освобожден даже Леопольд Окуяицкий, после Ровецкого возглавивший Союз вооружен­ной борьбы (СВБ) на советской территории.

Не вызывает сомнений то, что советское руководство как в 1939 г, так и в 1940 г. полностью контролировало ситуацию в западных областях Украины и Белоруссии. Считать эфе­мерную возможность пленных польских офицеров принять участие в вооруженном выступлении против советской вла­сти реальным поводом для их тайного расстрела не серьез­но. Если бы такая возможность была реальной, то о "внезап­ном" решении нельзя говорить. Такие вещи просчитываются заранее и, как правило, планируются. Тем не менее и в этом случае значительно проще было бы организовать переброску поляков в лагеря Сибири и Дальнего Востока.

Эти лагеря полностью исключали малейшую возможность участия польских военнопленных в в каких-либо антигосу­дарственных акциях. Они были достаточно вместительны и там постоянно требовалась рабочая сила. Известно, что ла­геря, находящиеся на европейской части СССР, как правило, "разгружались" в лагеря Сибири и Дальнего Востока.

Документы, датируемые до известного мартовского реше­ния Политбюро 1940 г., свидетельствуют о том, что советское руководство планировало распустить по домам значительное количество офицеров из Козельского и Старобельского лаге­рей. "Социально опасные" польские военнопленные по ре­шению Особого совещания должны были быть осуждены и этапированы в исправительно-трудовые лагеря на Дальний Восток и Камчатку, что надолго исключило бы для них воз­можность участия в "контрреволюционной" деятельности на территории бывшей Польши. (117)

Особый интерес в этом плане представляет запис­ка начальника особого отделения Осташковского лагеря Г. В. Корытова. В этой записке Корытов информирует свое об­ластное руководство о состоявшемся в Москве совещании по поводу "отправки военнопленных после вынесения решений Особым совещанием" (Катынь. Пленники. С. 382).

Известно, что совещание с начальниками особых отделе­ний лагерей в УПВ НКВД СССР проводилось 15 марта 1939 г. Об этом свидетельствует телеграмма, в которой начальнику Осташковского лагеря П. Ф. Борисовцу предлагается незамед­лительно прибыть в Москву "... Совместно (с) начальником особого отделения Корытовым пятнадцатого утром..." (Катынь. Расстрел. С. 52). В сборнике документов "Катынь. Расстрел..." утверждается, что на этом совещания обсуж­дались вопросы организации расстрела 14 тысяч поляков (Катынь. Расстрел. С 20).

Однако Корытов в своей записке пишет только о под­готовке к отправке польского контингента после осуждения. Причем в записке названа мера наказания, которая ждет осужденных: "Из представленных нами 6005 дел пока рас­смотрено 600, сроки 3-5-8 лет (Камчатка), дальнейшее рассмотрение наркомом пока приостановлено" (Катынь. Пленники. С. 383).

Об отправке поляков на Дальний Восток свидетельству­ет также замечание Корытова о том, что "... Каждая партия осужденных должна находиться в пути следования не ме­нее месяца, а всего таких партий будет четыре". Ничего о намечаемых расстрелах этот очень "инициативный" и, веро­ятно, "любознательный" сотрудник НКВД не пишет. Если во­прос расстрелов был засекречен, то Корытов не стал бы уточ­нять, сколько партий заключенных будет отправлено, и срок их пребывания в пути.

Как видим, ситуация с принятием решения Политбюро о расстреле польских военнопленных была не простой, и она практически не исследована. Чтобы снять вопиющие проти­воречия между официальной версией и содержанием "рапор­та Корытова", принято считать, что якобы в марте 1940 г. в (118) Москве состоялись два принципиально разных совещания. На первом обсуждали вопросы этапирования военноплен­ных поляков в лагеря на Дальний Восток, на втором - вопро­сы организации их расстрела. Не будем спорить, на каком из этих совещаний присутствовал Корытов и состоялось ли вто­рое совещание на самом деле. Ясно одно - решение расстре­лять поляков, если оно вообще было принято в марте 1940 г., было принято внезапно. v

Однако домыслы, что Корытов якобы дважды вызывался на совещания в Москву и его рапорт касался совещания, про­веденного накануне принятия решения Политбюро, несерьез­ны. Подобные рассуждения может себе позволить лишь че­ловек, абсолютно не знакомый с системой работы партийных и советских органов в СССР. Ни один советский руководи­тель не посмел бы собрать совещание представителей из под­ведомственных организаций по вопросу, решение по которому вышестоящим органом еще не принято. Такая инициати­ва была наказуемой.

Одним из сотрудников НКВД, готовившим материалы к известному письму Берии Сталину, был начальник управления НКВД СССР по делам военнопленных П. Сопруненко. В силу этого он должен был быть в курсе того, что предложение о расстреле поляков вносится на Политбюро. Полагать, что на­кануне заседания Политбюро Сопруненко решил пообщаться с сотрудниками лагерей и обсудить с ними детали отправки польских военнопленных в исправительно-трудовые лагеря, зная, что через пару дней Политбюро примет решение об их расстреле, просто несерьезно.

Следует иметь в виду, что существуют косвенные дока­зательства того, что часть "катынских" поляков все же была осуждена к заключению в лагеря на Дальнем Востоке. В книге воспоминаний "Без последней главы" генерал В. Андерс ут­верждает, что "Поляки прибыли на Колыму еще в 1940 г. дву­мя этапами по несколько тысяч человек" (Андерс. Глава "Колыма").

Андерс в своих воспоминаниях также ссылается на по­ляка, прибывшего с Колымы (пан П., семья которого про- (119) живала в народной Польше, поэтому Андерс сохранил его инкогнито) рассказал следующее. Осенью 1940 г. тот рабо­тал на строительстве дороги, на 64 километре от Якутско-Колымской трассы. Там он встретился с научно-исследова­тельской экспедицией, от которой узнал, что на строительст­ве линии Якутск-Колыма работает много польских офицеров и генералов, режим там строгий и приближаться к работаю­щим практически невозможно (Андерс. Без последней главы. Глава "Колыма").

Следует иметь в виду, что В. Андерс был осторожным че­ловеком и скрупулезно относился к любым свидетельствам от­носительно судьбы польских военнопленных в СССР, которые стремился получать в письменном виде. В вопросах сбора сви­детельств ему можно верить. Остается только выяснить, что это были за офицеры на строительстве Якутско-Колымской трассы и в каких лагерях в 1940 г. они были?

Януш Бардах в книге "Человек человеку волк", пове­ствующей о его злоключениях в лагерях НКВД, рассказыва­ет, что в марте 1942 г. он по этапу попал в бухту Находки, где два месяца ожидал пароход на Север. Его определили в барак с польскими офицерами и интеллигентами. Я. Бардах называет польские фамилии, звучавшие в разговоре: капи­тан Выгодзки, губернатор Степневски, пан Ясиньски, депутат польского парламента Богуцки, профессор Яворски и офицер польских ВВС без фамилии (Бардах. Человек человеку волк. С. 126-127).

Однако расследования этих фактов не проводилось, веро­ятно, потому, что судьба многих польских пленных офицеров стала разменной монетой при отстаивании удобной для всех официальной версии. Проще считать, что они расстреляны и захоронены в Катыни, Медном и Пятихатках.

Но вернемся к Сталину. Он был крайне последовательный и жесткий в своих действиях государственник-прагматик. Но он всегда просчитывал свои политические решения и оцени­вал их с точки зрения пользы для социалистического государ­ства. Поведение Сталина в ситуации с расстрелом польских военнопленных не поддается разумному объяснению и кар- (120) динально отличается от его поведения в других аналогичных ситуациях. Трудно поверить, что И. Сталин вдруг решил рас­стрелять 25 тысяч пленных и арестованных поляков без вся­кого суда только за их антисоветские настроения.

Напротив, можно предполагать, что весной 1940 г. к рас­стрелу были осуждены лишь те польские военнопленные, на которых был компромат. Об этом косвенно свидетельству­ет распоряжение начальника ГУГБ В. Н. Меркулова № 641/6 от 22 февраля 1940 г., подготовленное на основании не опуб­ликованной до сих пор директивы наркома Л. П. Берия о пе­реводе в тюрьмы тех польских военнопленных, на которых имелся компромат, без уточнения, что под этим понимается (Катынь. Пленники. 343, 350).

В 1930-е годы общие формулировки в обвинениях исполь­зовались достаточно широко. Так, общая формулировка "вра­ги советской власти", "враги народа" в СССР подразумева­ла широкий спектр конкретных обвинений (шпионаж, вреди­тельство, антисоветская агитация, совершение особо тяжких общеуголовных преступлений и т. д.). Какие обвинения были сформулированы следователями НКВД, работавшими с поль­скими военнопленными в лагерях, неизвестно, так как учет­ные и следственные дела польских офицеров и полицейских не сохранились.

В отношении пленных и арестованных поляков была так­же применена общая формулировка. Они были обвинены в том, что "являются закоренелыми, неисправимыми врага­ми советской власти, ... Преисполненными ненависти к со­ветскому строю". Это, якобы, и явилось основанием для рас­стрела! (Катынский синдром, с. 464).

Если согласиться с тем, что поляки расстреливались толь­ко за "антисоветчину", то каким образом "ярые антисоветчи­ки" из армии вышеупомянутого генерала Андерса остались в живых? Начальник Грязовецкого лагеря Эйльман писал в авгу­сте 1940 г. по поводу известного ротмистра графа Ю. Чапского, будущего ближайшего соратника генерала Андерса следую­щее: "В лагере Чапский проявляет себя ярым польским националистом и сторонником восстановления Польши. По (121) отношению к Советскому Союзу настроен враждебно".

Утверждают, что за Чапского просили граф де Кастель и гра­финя Палецкая (Пленники. С. 229-230). Возможно. А за ос­тальных?

Майор Гудановский из армии Андерса заявлял: "Мы, по­ляки, направим оружие на Советы... если только нас возь­мут на фронт, свое оружие мы направим против Красной Армии". Капитан Рудковский высказывался не менее жестко: "Большевики на краю гибели, мы, поляки, используем сла­бость Красной Армии, когда нам дадут оружие, тогда мы их прикончим". Таких высказываний в сборнике "Катынь. Пленники необъявленной войны" приведено более чем дос­таточно. Этому была посвящена специальная записка Берии Сталину № 2939/6 от 30 ноября 1941 г. (Катынь. Пленники. С. 118, 306, 368-371, 379-382).

Своих настроений офицеры армии Андерса не скрывали, что по законам того времени являлось "антисоветской агита­цией". Так, Берия в своей записке Сталину от 30 ноября 1941 г. информирует, что "отмечены случаи, когда в столовой офи­церского состава открыто бросались реплики антисовет­ского содержания" (Катынь. Пленники. С. 382). Почему же эту армию "антисоветски настроенных" поляков выпустили, а других расстреляли?

В августе 1942 г., когда немцы подошли к Сталинграду и каждая винтовка была на счету, армия Андерса, обмундиро­ванная и вооруженная на средства советского правительства, в количестве 76110 военнослужащих и 43 755 членов семей, была эвакуирована из СССР в Иран (Катынь. Расстрел. С. 547).

Что же касается "разгрузки" лагерей как причины рас­стрела, то она всегда решалась НКВД, как свидетельствует практика, переброской заключенных в другие лагеря, как пра­вило, сибирские.

О том, как в 1940- 1941 гг. Советская власть на са­мом деле поступала со своими реальными врагами, свиде­тельствует судьба не только уже упомянутого руководителя Союза вооруженной борьбы на польских восточных землях Леопольда Окулицкого, но и бывшего прокурора Верховного (122) суда Польши полковника Станислава Любодзецкого (Stanislaw Lubodziecki).

Примечание. В августе 1941 г. Л. Окулицкий был освобожден из заключения. Он вступил в армию Андерса и в 1942 г. вместе с ней покинул СССР. После Варшавского восстания осенью 1944 г. Возглавил Армию Крайову, которая под его руководством про­водила вооруженные террористические акции против Красной Армии, добивавшей вермахт на территории Германии. В 1945 г. был арестован НКВД, приговорен к 10 годам лишения свободы (!!) и в декабре 1946 г. умер в Бутырской тюрьме.

Полковнику Любодзецкому принадлежит часто цитируе­мая фраза о том, что "ненависть к Советам, к большеви­кам, ненависть - признаемся честно - к москалям в це­лом, была столь велика, что порождала чисто эмоцио­нальное желание отправиться куда угодно, хоть из огня в полымя - на захваченные немцами земли" (Любодзецкий. В Козельске. Сборник "Катынь. Свидетельства, воспомина­ния, публицистика").

Правда, С. Любодзецкий написал эту фразу в 1948 г. в сво­их воспоминаниях о Козельском лагере, уже будучи за гра­ницей. Но его отношение к большевистской России и "мос­калям" никогда не менялось.

В следственном деле, заведенном в марте 1940 г., Любо­дзецкий проходит как Либкинд-Любодзецкий. его судьба была тесно связана с Россией. Любодзецкий с 1906 по 1917 г. рабо­тал в судебных органах и прокуратуре царской России. Был награжден 4 орденами. В 1920 г. вернулся в Польшу, где до мо­мента попадания в плен занимал ответственные должности в системе судебных органах и прокуратуры. Был награжден 3 польскими орденами.

В соответствии с директивой наркома внутренних дел Берии о переводе судебных работников в тюрьмы Любодзецкий в марте 1940 г. был направлен в Киевскую тюрьму НКВД УССР, где ему было предъявлено обвинение в том, что он, работая на ответственных руководящих должностях в цар­ской России и Польше, "проводил работу, направленную про­тив революционного движения рабочих и крестьян". Дело Любодзецкого было передано на рассмотрение Особого сове- (123) щания при НКВД СССР, которое признало Любодзецкого "со­циально-опасным элементом" и приговорило его к "заклю­чению в исправительно-трудовой лагерь сроком на 8 лет".

(ЦДАГО Украины. Ф. 263. Оп. 1. Спр. 62113-ФП. -Арк. 2-91).

Наказание Любодзецкий отбывал в ИТЛ г. Соликамска. В январе 1942 г. попал под амнистию и был освобожден. После войны он объявился за границей. Учитывая, что Любодзецкий был крупным представителем польской правящей элиты, ко­торую по утверждению польской стороны советское руково­дство решило уничтожить, он "заслуживал" расстрела более обоснованно, нежели мобилизованные в польскую армию вра­чи, ученые, журналисты и т. д. Однако последних расстреля­ли, а Любодзецкого - "ярого врага советской власти" оста­вили. Где логика?

Разговоры о том, что Любодзецкий был агентом НКВД и поэтому ему сохранили жизнь, не серьезны. В таком слу­чае агентами следует признать ротмистра Чапского, ксенд­за Пешковского, проф. Свяневича и всех польских офицеров, оставшихся в живых. Соответственно, возникает правомер­ный вопрос: почему же эти так называемые агенты НКВД впоследствии сделали все, чтобы обвинить СССР в гибели пленных поляков?

При анализе ситуации с пленными поляками, необходи­мо иметь в виду, что Сталин ничего не забывал и не прощал. По его указанию в Москву в 20-х и 30-х годах из европей­ских столиц доставляли активных деятелей Белого движения. Особенно активизировался процесс доставки в СССР "вра­гов советской власти" и, прежде всего бывших белоэмигран­тов, после войны в 1945-1946 гг. НКВД успешно обменивал с союзниками нацистских преступников на бывших лидеров "белого движения", сотрудничавших с гитлеровцами.

С Польшей у Сталина были связаны достаточно непри­ятные воспоминания. Сталин был членом Реввоенсовета Юго-Западного фронта при наступлении на Варшаву летом 1920 г. В августе 1920 г. командование Западным фронтом (М. Тухачевский) при поддержке наркома по военным делам и председателя Реввоенсовета Л. Троцкого приняло решение (124) наступать на Варшаву, закончившееся поражением Красной Армии. В военных кругах РККА ходили слухи, что польское "чудо на Висле", так поляки называли разгром советских войск под Варшавой, во многом было обусловлено позицией и действиями Сталина, проигнорировавшего приказ главкома Каменева передать Тухачевскому 1-ю Конную армию.

Нет сомнений, что ситуацию, касающуюся Польши, Сталин всегда внимательно отслеживал. Наивно полагать, что Сталину было неизвестно о бедственном положении со­ветских военнопленных в польских лагерях в 1919-1921 гг. Позиция советского правительства по данному вопросу была изложена в ноте наркома иностранных дел Г. Чичерина пол­номочному представителю Польши Т. Филиповичу от 9 сен­тября 1921 г.

В ноте было сказано: "Нет никакого сравнения меж­ду содержанием тех мелких обвинений, которые польское Правительство предъявляет России в этом вопросе, с той страшной и громадной виной, которая лежит на поль­ских властях в связи с ужасающим обращением в пределах Польши. На ответственности Польского Правительства всецело остаются неописуемые ужасы, которые до сих пор безнаказанно творятся в таких местах, как лагерь Стржалково. Достаточно указать на то, что в течение двух лет из 130 000 русских пленных в Польше умерло 60 000..." (Красноармейцы в польском плену... С. 660).

Несомненно, что расстрел части польских офицеров и по­лицейских был обусловлен не столько их антисоветскими на­строениями (за антисоветчину, как правило, полагались ла­геря), сколько причастностью к конкретным преступлениям против Советской России. Это могли быть военные преступления польских военнослужащих в польско-советской войне 1919-1920 гг. например, получившие широкое распростра­нение в польской армии бессудные расстрелы красноармей­цев при взятии их в плен, репрессии против красноармей­цев в польских лагерях для военнопленных в 1919-1922 гг. Или антисоветские акции с польской территории в 20-х годах. Свидетельств этого с указанием фамилий польских офицеров и полицейских в советских архивах хранилось немало. (125)

Ведь не случайно в одном из центральных советских журналов "Новый мир" в мае 1931 г. появились воспомина­ния бывшего узника польских лагерей культработника РККА Я. Подольского под псевдонимом Н. Вальден с описанием зверств происходивших в польских лагерях.

В последнее время в научный оборот введена масса доку­ментов, касающихся катынской проблемы и гибели пленных красноармейцев. Нет сомнений, что в архивах ЦК ВКП(б) и НКВД в 1940 г. существовало немало свидетельств, неопровер­жимо доказывающие вину многих польских офицеров и поли­цейских в гибели пленных красноармейцев и антисоветских акциях. Однако почему-то никому не кажется странным, что в опубликованных документах НКВД и ЦК ВКП(б), имеющих отношение к Катынскому делу, практически нет упоминаний о привлечении к ответственности в начале 1940 г. тех поль­ских военнослужащих и чиновников, которые были винов­ны в гибели пленных красноармейцев. Возможно, эти доку­менты до сих пор ждут своего часа в архивах?

В то же время известны факты, когда польские военно­служащие, полицейские и представители суда и прокурату­ры, интернированные в Прибалтике летом 1940 г., "привлека­лись к уголовной ответственности за деятельность в пе­риод Гражданской войны и в предвоенные годы в Польше" (Катынь. Расстрел. С. 198). Почему поляков стали привлекать к уголовной ответственности за преступления, совершенные в предвоенные годы только летом 1940 г. Ответа на этот во­прос пока нет.

Из истории сентябрьской 1939 г. кампании Красной Армии на западных территориях Украины и Белоруссии из­вестны факты, когда некоторые советские офицеры проводили среди пленных поляков дознание, кто из них был причастен к убийствам большевиков в 1919-1921 гг. и устраивали само­суды (Мелътюхов. Советско-польские войны. С. 557).

Официальная версия Катынского дела также не объясня­ет, почему Сталин после своего безжалостного решения рас­стрелять польских военнопленных, спустя короткое время по отношению к полякам "сменил гнев на милость". Попытки объяснить это самодурством Сталина не серьезны.(126)

Тогда же были оставлены в живых несколько тысяч взя­тых в Прибалтике польских офицеров и решено создать на­циональную польскую воинскую часть, началось освобож­дение польских офицеров-"тешинцев" из Оранского лагеря. Через год полностью амнистировали всех поляков и на совет­ской территории сформировали и вооружили польскую ар­мия генерала Андерса, подчиненную лондонскому эмигрант­скому правительству.

Надо заметить, что версия о патологической ненависти Сталина к полякам не выдерживает критики. Известно, что среди немногих людей, к которым Сталин относился с осо­бым вниманием и заботой были два поляка: полярный лет­чик Сигизмунд Леваневский и маршал Советского Союза Константин Рокоссовский. По личному указанию Сталина С. Леваневскому за спасение челюскинцев было присвоено звание Героя Советского Союза, хотя Леваневский из-за ава­рии не сумел приземлиться на льдине.

По имени и отчеству Сталин обращался только к двум военноначальникам - поляку К. Рокоссовскому и начальни­ку Генерального штаба маршалу Б. Шапошникову.

В опубликованных катынских документах приводятся де­сятки свидетельских показаний. Многие из них противоречат друг другу, указываемые в них даты и подробности нередко не вписываются ни в какие версии. То, как трудно отделить правду от лжи, мы попытаемся показать на свидетельских по­казаниях, которые являются общепризнанными.

При этом следует заметить, что российские исследователи, желавшие ознакомиться с показаниями бывших сотрудников НКВД (Д. С. Токарева, П. К. Сопруненко и М. В. Сыромятникова) в рамках уголовного дела № 159 "О расстреле польских военно­пленных из Козельского, Осташковского и Старобельского спецлагерей НКВД в апреле-мае 1940 г.", были вынужде­ны самостоятельно переводить их с польского языка обрат­но на русский! (127)

Показания 89-летнего генерала КГБ в запасе, бывшего начальника УНКВД по Калининской области Д. С. Токарева, во время допроса, состоявшегося 20 марта 1991 г., следователь ГВП А. Ю. Яблоков охарактеризовал как "бесценные и подроб­ные", позволившие "детально раскрыть механизм массово­го уничтожения более 6 тысяч польских граждан в УНКВД по Калининской области (Катынский синдром. С. 358)

Токарев охотно и даже "артистично" (!) рассказывал подробности расстрела польских полицейских. Он расска­зывал, что "... Для руководства этой работой были при­сланы майор госбезопасности начальник комендантского отдела НКВД СССР В. М. Блохин, майор госбезопасности Синегубов и начальник штаба конвойных войск комбриг М. С. Кривенко. Военнопленных после выгрузки в Калинине размещали во внутренней тюрьме Калининского УНКВД на Советской улице. Тюрьму временно очистили от других за­ключенных, одну из камер обшили войлоком, чтобы не были слышны выстрелы" Токарев также сообщил, что Блохин при­вез "целый чемодан немецких "вальтеров", ибо советские наганы не выдерживали - перегревались".

Поляков, по 250-300 человек за ночь, Блохин расстрели­вал в спецодежде: "кожаной коричневой кепке, длинном ко­жаном фартуке, таких же перчатках с длинными крагами выше локтей". Потом трупы выносили во двор, где грузили в крытый грузовик. "На рассвете 5-6 машин везли тела в Медное, где уже были выкопаны экскаватором ямы, в кото­рые тела как попало сбрасывали и закапывали..." (Катынь. Расстрел. С. 35. Катынский синдром. С. 357).

Анализируя показания Токарева, возникает впечатление, что тот во время допроса как бы разыгрывал заранее проду­манные сцены. Это отмечал в своих записях и следователь Яблоков. Однако в показаниях Токарева сомнение вызывают некоторые маловероятные подробности.

Посещение авторами в ноябре 2006 г. здания бывшего об­ластного управления НКВД г. Калинина (в настоящее время это здание Тверской медакадемии) породило сомнение - дей­ствительно ли здесь в течение месяца можно было расстре­лять более 6 тысяч поляков?! (128)

Здание находится на центральной и людной улице Твери - Советской. В 1940 г. это также был центр города. Подвал зда­ния, в котором размещалась внутренняя тюрьма УНКВД и в котором, по утверждению Токарева, была оборудована "расстрельная камера", сохранился практически в первозданном виде. Он представляет собой полуподвальный цокольный этаж (до 6 м высотой, из них 2 м над землей) с большими окнами под потолком, выходящими на улицу. В здании перед войной работали сотни сотрудников и вольнонаемных.

Как видно из схемы, двор Калининского УНКВД до войны не являлся закрытым по периметру и частично просматри­вался из соседних домов. Режим скрытного проведения мас­совой расстрельной акции в таком здании обеспечить было практически невозможно (см. рисунок № 1).

Сложно также поверить в то, что за темное время суток (на широте Твери оно в начале апреля составляет всего 9 ча­сов, а рано утром 4-этажное здание УНКВД заполняли со­трудники) в единственной камере расстреливали по 250-300 чел.

Особенно если принять во внимание уточнения Токарева: "Из камер поляков поодиночке доставляли в "красный уго­лок", то есть в ленинскую комнату, там сверяли данные - фамилию, имя, отчество, год рождения. Затем надевали наручники, вели в приготовленную камеру и стреляли из пистолета в затылок. Потом через другую дверь тело вы­носили во двор, где грузили в крытый грузовик". (Катынь. Расстрел. С. 35). Все эти передвижения заключенных требо­вали времени. Не говоря уже о том, что сверку данных жерт­вы проводили в "ленинской комнате"!

Дело не в "ленинской комнате", а в том, где она находи­лась. Нельзя же допустить, чтобы обреченных на расстрел выводили за пределы внутренней тюрьмы?! Соответственно, по утверждению Токарева, эта "святая святых" каждого со­ветского учреждения располагалась в полуподвальном по­мещении внутренней тюрьмы УНКВД! Получается, что важ­ные совещания аппарата и политинформации Токарев и его замы проводили в полуподвале, рядом с заключенными?? (129)